Александр Розенбаум «воспел» Депардье

Утром позвонил Александр Розенбаум. Сидит в аэропорту, ждёт самолёта из Москвы в Петербург, а душа горит.

(Так бывает с путешественниками. Александр Радищев ехал из Петербурга в Москву, тоже не выдержал: «Я взглянул окрест — душа моя страданиями человечества уязвлена стала». Он в кибитке ехал, почти ничего не видел. А посмотрел бы теленовости — его бы рвало всю дорогу.) Розенбаум прочёл только что написанное стихотворение. (Видимо, накануне смотрел телевизор, а потом в аэропорту взял газету — вот и не выдержал.)

Похоже, это текст будущей песни. Если он будет петь её на концертах — знайте, что она родилась в «Домодедово», а мы — её первые слушатели, а вы — её первые читатели.

Рождение песни (даже горькой) — светлая новость.

Автор попросил «опубликовать текст просто, без комментариев». Он, конечно, имел в виду какие-то пошлые политические тары-бары. Они, безусловно, не нужны. Текст говорит сам за себя. Но некоторые лингвистические пояснения, как нам кажется, необходимы.

Когда Розенбаум читал мне, чуть не в каждой строчке звучало слово из пяти букв, которое смысла не меняет, зато эмоцию хорошо передаёт. Когда ему перезвонила редакционная машинистка, он (из уважения к даме) почти во всех этих местах говорил: «Многоточие».

Уважаемые читатели, короткое слово вставляйте сами (место для него мы оставили). Александра Пушкина тоже печатают с чёрточками. Вот, например, в 1827 году какой-то француз достал поэта, и Пушкин ему ответил по-русски.

Ты помнишь ли, как всю пригнал Европу

На нас одних ваш Бонапарт-буян?

Французов видели тогда мы многих -,

Да и твою, г--й капитан!

Хоть это нам не составляет много,

Не из иных мы прочих, так сказать;

Но встарь мы вас наказывали строго,

Ты помнишь ли, скажи, -- мать?

Лучше пусть кто-нибудь не догадается, что там написано, чем вместо четырёх чёрточек вписать Пушкину слащавую «попу».

В академических изданиях никогда не заменяют слово из пяти букв безобразно-неуместным словом «блин». Ну скажите, можно ли заменить ненадёжного продажного человека румяным куском жареного теста? Ещё немного, и жеманные дамы и господа начнут говорить «какое блинство». Нет, «блинство» — это Масленица: очень вкусно, и хотелось бы побольше и почаще. А у того слова, о котором речь, в середине яд! Хотелось бы пореже.

У миллионов людей кипит всё внутри; но не все умеют спеть об этом. «Не каждый умеет петь. Не каждому дано яблоком падать к чужим ногам» (Есенин. Исповедь хулигана). А из тех, кто вроде бы умеет, не все решаются. Таких понять легко, а поди пойми тех, кто лезет на рожон.

…В минувшем октябре Александр Розенбаум спел десять подряд концертов в Москве, в Театре Армии. Десять битковых аншлагов. Каждый раз — три часа. Каждый раз — больше тысячи человек, гром аплодисментов. В зале и пожилые (прошедшие Афган), и взрослые (прошедшие Чечню), и молодняк, который ничего пока не прошёл, — мальчишки и девчонки, которые пока горя не знали; всё впереди. На этих концертах они многое начинают понимать.

Пожалейте Депардье — дайте парню хату.

Он бедняга потерял, --, родину свою.

На границах подождут русские ребята,

Там расскажут сказки им, песенки споют.

Про Россию, дом родной, белые березки,

И про то, как любит их наш «Народный фронт»…

Да, кремлевская братва, --, плачет по вам «Оскар»,

Покраснел еще сильней царский красный трон.

Гражданин Кадыров вам — от щедрот до пули —

Может метр, может, два — в Бога душу мать!

Депардье Чечне нужней, --, чем сержант Баулин.

Тот налоги заплатил, может подождать.

Страшно? Нет, уже ничуть. Стыдно и противно

От того, что дал стране, --, город Ленинград.

Я его когда-то пел, --, чересчур активно.

Пережал, перехвалил, --, сам тому не рад!

Хотя город ни при чем — Росси да Растрелли!

Бог с ним, с Лувром, — в Эрмитаж, в Русский бы сходить!

Но для француза коврик там, видимо, расстелен.

Как Петруха повелел, так тому и быть.

Подержал над головой шарф зеленый — «Терек».

Слышь, Рамзан, ему — поверь — он до фонаря.

Я Жерару Депардье, --, ни хера не верю!

Зря его ты приголубил, ну ей богу, зря!

Ты б Давыдова Дениса поискал в потёмках

Он был этим не чета — воин и поэт!

Дрался и не лебезил… (к чёрту киносъемки!)

Потому его и помнят пару сотен лет!

Я заканчиваю стих, надо приземляться.

Отключаюсь, жить хочу. Внуки дома ждут.

Эх, газеты… Депардье, --. Я до дома, братцы.

Мой кумир Багратион! Отстоим редут!

27 февраля 2013 г. Утро. Аэропорт Домодедово

Комментарий Александра Минкина

Московский Комсомолец № 26175 от 28 февраля 2013 г.